bdsmion

введение, округлости, палец, магнит, солнцестояние, зуд, миска, кубик.

Ягоды сыпались в миску, тяжело и радостно ударяясь об стенки и дно. Потом по ним побежала струйками вода из крана, а он все никак не мог оторвать глаз от этой ярко-красной кучки с зелеными хвостиками наверху.
До тех пор пока она не встала, положила ему в рот большую горсть и удовлетворенно улыбнулась.

Сразу по коже прошелся нервный зуд, какой всегда у него начинался, когда она улыбалась или просто поднимала уголки своего пухлого и нестерпимо когда-то манящего его к себе рта.

- Аперитив,- провозгласила, торжествующе вынув из-за спины тонконогий бокал и засунув туда сначала пару клубничин, потом наполовину расколотые кубики льда и только затем пузырящееся Моет Шандон ( округлите буквы на выразительном ейо!)

Он наблюдал за ее движениями с веселым любопытством. Они не виделись... Да лет 10 уже, наверное, и она ни капли не изменилась, все так же прямодушно хозяйничая в его холодильнике и так же аристократически сжимая бокал маленькими холеными пальцами, по-прежнему без единого кольца ( - Мешают!- фыркала в ответ на его предложение сходить в ювелирный) зато с крупной родинкой на правом безымянном. Он целовал этот палец особенно бережно... Когда-то. В прошлой жизни.

- Сколько-сколько, говоришь?
- 15 шагов, глухая тетеря. А теперь я осваиваю огнестрел, немецкий, швейцарских мужчин и свой новый Никон!- тут она засмеялась еще радостнее и уселась по-турецки, раскрыв бедра в короткой шелковой юбке и попутно задев его коленом.

Смотреть на ее ноги было неприлично, он отвел глаза, снова искоса взглянув, и наконец перевел взгляд в нейтральную сторону, в окно. Шел дождь, и это его наконец расслабило, впервые с совершенно неожиданного ее появления на пороге его дома, большого, элегантного, дорогого и неуютного. По-хорошему, следовало ее, конечно, выставить, вызвать охрану, секретаря, адвоката, черт знает кого еще, чтобы вывели, и на десяток километров никогда больше!... Да хоть вызвать из города Кису, и пусть бы она объяснила этой мелкой мерзавке, что никто ее здесь не ждал и не будет ждать, чтобы Киса поцеловала его прямо при ней своими холодными, скользкими от помады губами, и она, эта...эта... Поняла бы, что за 10 лет ничего не изменилось, что ни дня он не ждал ее ни в Москве, ни на песчаном берегу полуострова Сан-Франциско, ни дня и ни минуты!

Но ему было так холодно и одиноко с утра, что он не мог работать и только час или два просидел, глядя в одну точку, а потом услышал звонок и не удивился, когда в дверь вошла она - с натянутым на мокрые кудри капюшоном, по-прежнему маленькая, юркая в движениях, повесила плащ на ручки двери, ни мало не заботясь о том что течет вода, и уселась за широкий стол на кухне, заодно сообщив ему, что дизайном дома занимался явный удод, и мог бы и он вспомнить, что она вообще-то тоже дизайнер!

Он вспомнил, устыдился, полез в карман домашней куртки за зажигалкой, потом вспомнил еще раз, что она не курит и наконец затих в углу диванчика, неподалеку от нее, не делая ни малейшей попытки приблизиться. Он понимал в своей жизни все - всю работу, всех инвесторов, партнеров, коллег, подчиненных, всех женщин, с которыми спал и которых хотел, которые хотели его, не понимая, что ласковое "Киса", данное им для них, не более чем Смит для американцев или Иванов для русских, всех родственников со всеми их детьми, проблемами и котами, всех соседей...

А ее он никогда не понимал, жутко боялся, что она-то как раз это понимает, и потому раз за разом отгонял ее от себя все дальше и дальше, надеясь, что она сломается, будет его униженно молить, любить и лелеять, станет как ВСЕ, станет Кисой - простой и понятной, живущей только им и ради него , и тогда он вышвырнет ее окончательно, лишь шерсть клочками полетит, а он утихомирится в осознании, что все бабы - дуры одинаковые, и любить он в принципе не способен.

Не на ту напал. Не то, чтобы она не умела играть в эти игры,- она создавала свои собственные и по своим собственным правилам, читая которые, он не понимал ни единого слова, хотя криптографией интересовался во времена оны. Он видел, как шевелились ее губы, слышал слова, произнесенные ей, и ничего не понимал, черт возьми! Вся ее жизнь была перед ним на ладони - она училась стрелять, меняла поклонников и любовников как перчатки, легко пользовалась деньгами, которые он ей оставил, при этом все также работая ( Кисы не работали, предпочитая шляться по магазинам и маникюрным салонам) и устраивал выставки собственных фоторабот. Она не писала кандидатских, но каждая проданная ей книга...

- Ну да, я просто дала автограф очень милой охраннице на въезде и меня пропустили, ты, что, не слышишь?

Слышу, мрачно подумал он, и стиснул лоб. Она спустя некоторое время начинала действовать на него как магнит на железо, все ближе притягивая к себе... А он не должен был! Вот не должен, и все тут!

Дождь все усиливался. Не выгоню,- подумал еще. Не под дождь же.

Да... Она жила и жила, и он жил да жил своей жизнью, идиллическая картина, сказка про Лису и Кота - каждый по отдельности, но счастлив, после развода ни разу не встретились, ни единой дешевой рождественской открытки, он каждый год ждал от нее эту блядскую открытку с этим чертовым Сантой, и каждый год не дожидался и злился на нее, что она не присылает, и разумеется никогда не поздравлял сам! Надо же, чтобы она знала свое место!

А она выкладывала в фейсбук фотоотчеты с праздников и посиделок, и он, конечно, последним идиотом, их смотрел - раз в год-то можно! Или два... Или три...И злился все больше, а потом вставал на следующий день и снова ее забывал, до нового года.

А потом пошел дождь. И она вошла, и сняла длинный старомодный лиловый плащ, забралась с ногами на узкую табуретку, вымыла нагло выцепленную из холодильника клубнику, съела и запила шампанским!

Если придут зеленые человечки, хмыкнул он самому себе, я, наверное, тоже не удивлюсь.

А потом она закончила нести чушь про огнестрелы, застенчиво улыбнулась, подошла к нему и залезла на колени.

И он пропал. Он летел куда-то к звездам, проводя самым краешком ладони по ее мягким округлостям и в так же по-детским выступающие ребрам, мял ее, тискал, трогал. Он совершенно ее забыл за время своего горя, которое накрыло его, когда он потерял ее. Он забыл, что она такая сильная и страстная, что она загорается от первого его прикосновения, и горит ярко и долго, и догорает всегда раньше его, и загорается снова.

Это сумасшествие, мелькало в голове, солнцестояние, волшебство, сумасшествие. Ее не было 10 лет, что я делал без нее? Что я вообще мог делать без нее? В этом роскошном и таком неуютном доме? Как я мог есть, пить, спать, работать без этой магии? Без шума дождя за окном, без ее молочного запаха кожи, флердоранжа от волос, и без этой родинки прямо у меня перед глазами, когда она, опираясь на руки, садится сверху и волосы стекают ей на грудь, блестя неярко в электрическом свете?!

Это безумие, мелькало в голове, еще, вот здесь погладь, да, это не я, это ты меня отшвыривала с каждым разом, своего кота, своего теплого , родного кота, а что я, я выпускал когти и зубы, я цеплялся в тебя как мог, только бы ты не выкинула, не пнула меня снова на эту холодную улицу и в этот холодный пустой дом, где нет твоего запаха и топота быстрых маленьких босых ножек, где ты не стоишь у плиты и не готовишь очередной шедевр, где кухня абсолютно скучна - вот тебе и дизайнер!, и нет в ней той невероятной чистоты, уюта и плюшевого тепла, которое приходило ко мне только в детстве с мамой и только во второй половине жизни - с тобой. Я цеплялся и мяукал, и почему, почему, почему ты никогда не могла понять, что это - жалоба, а не упрек? Просьба, а не ярость?
Я хотел только греться на твоей груди, вдыхать твой запах и ни о чем не думать, потому что я так устал, Лиса... Лисонька...

Он пропал и возник снова. Звезды мигнули и погасли. Она сидела у его ног, обняв его за колени и что-то напевала.
Диванчик сдвинут, стул опрокинут, газеты раскиданы... Покой.

- Знаешь, каким будет введение в моей новой книге?- вдруг спросила она.- Слушай:

Бусины фраз рассыпаются в руках и в конце февральских дней, - постоянно.
И когда мы бродим по улицам, тепло,уверенно держась за руки, и когда пьем чай в маленьких кофейнях, и когда мне объясняют на пальцах основы менеджмента, и когда я редактирую главы его романа, изредка хихикая над слишком американизированностью - формальной-языка, и когда мне приносят не кофе- яблоки в постель, и я грызу их, свернувшись клубком...